В черную пору отлива, как и в прилив, равно ощущается беспредельная мощь океана. (c)
...по следам лесных лис наша троица, словно затерянные во времени константы, мерно шагала в сторону озёр, попутно отмахиваясь от комаров и оводов. В сандалии забераются красные муравьи, ветки царапают руки и неприкрытую кожу стоп. Джинсы и майка сохнут прямо на теле, и заметить не успеваешь, забравшись на очередной склон, как уже не чувствуешь веса впитавшей воду одежды. За разговорами забываешь о болящих от напряжения мышцах, и, кажется, вес рюкзака сам толкает вперёд, нужно только немного наклониться и дать ему вести.
Больше полутора дней ни одной живой души. Вспугнутые глухари поднимаются в воздух нехотя, лениво. Из ветвей доносится их недовольное ворчание. Леший путает нас, обрывает тропы, и мы лезем на пролом, не как прежде, с остервенённым "Я пройду!", а со спокойный "Так и должно быть".
Километры даются легко, стелятся под ноги, утопающие в зелёно-буром мху, и мы решаем увеличить маршрут, уверенно бредём, перевирая уговоренную дорогу в два раза.
Стоянка на первом озере кишит мошкарой. Троём в полуторной палатке тесновато - играем в тетрис и в кучу малу одновременно, смеёмся за эти дни больше, чем в городе, жжём сухие ветки сосны, рисуя "адским" пламенем на деревьях рыжие блики. На западной косе на Верято уютнее. Просторная поляна, мостки на воде. Умудряемся два раза потушить костёр, свалив в него котелок - смеху-то, радости, словно в снежки заигрались! Перекидываемся шишками, решаем, кто на кого больше похож. Мне достаётся прозвание Кикиморы, и это не кажется обидным - в озёрной воде отражется нечто лохматое и зелевато-чёрное. И как раньше не додумались!
Одинокое, в четыре могилы, кладбище на холме в трёх километрах от Копылка. Аккуратно ровняем кресты, рассматриваем ландшафт, раскидистые дубы-одиночки и сверкающее солнцем озерцо вдалеке. И мы так уйдём, дай только волю.
Старая, едва различимая колея приводит в деревеньку между двумя озёрми. Дальше наш путь должен пролегать строго на юг, по асфальту, и уныние начинает накатывать - полями идти веселее, легче и просторно так на душе, как никогда прежде. Но находятся добрые люди, "тоже москвичи", подкидывают на внедорожнике до Пустошки. А по полям раскиданы следы аистов, так и не увиденных ныне. Но в сон тянет невероятно. Сворачиваешься калачиком, как ёжик хоронит мягкое пузико от врагов, греется сам об себя, и проваливаешься в спасительную темноту уже до поезда. Не видеть отбытия, оно приснилось.
И теперь о трёхдневном шатании по лесам болью напоминают мышцы, кисти, покусанные крапивой, щипет. Во сне продолжаешь ловить комаров. Просто по привычке, вдруг они рядом.
Хорошо, как никогда. И как никогда тяжко знать о том, что в одну реку нельзя войти дважды, а на некоторые высоты даётся только одна попытка.
Больше полутора дней ни одной живой души. Вспугнутые глухари поднимаются в воздух нехотя, лениво. Из ветвей доносится их недовольное ворчание. Леший путает нас, обрывает тропы, и мы лезем на пролом, не как прежде, с остервенённым "Я пройду!", а со спокойный "Так и должно быть".
Километры даются легко, стелятся под ноги, утопающие в зелёно-буром мху, и мы решаем увеличить маршрут, уверенно бредём, перевирая уговоренную дорогу в два раза.
Стоянка на первом озере кишит мошкарой. Троём в полуторной палатке тесновато - играем в тетрис и в кучу малу одновременно, смеёмся за эти дни больше, чем в городе, жжём сухие ветки сосны, рисуя "адским" пламенем на деревьях рыжие блики. На западной косе на Верято уютнее. Просторная поляна, мостки на воде. Умудряемся два раза потушить костёр, свалив в него котелок - смеху-то, радости, словно в снежки заигрались! Перекидываемся шишками, решаем, кто на кого больше похож. Мне достаётся прозвание Кикиморы, и это не кажется обидным - в озёрной воде отражется нечто лохматое и зелевато-чёрное. И как раньше не додумались!
Одинокое, в четыре могилы, кладбище на холме в трёх километрах от Копылка. Аккуратно ровняем кресты, рассматриваем ландшафт, раскидистые дубы-одиночки и сверкающее солнцем озерцо вдалеке. И мы так уйдём, дай только волю.
Старая, едва различимая колея приводит в деревеньку между двумя озёрми. Дальше наш путь должен пролегать строго на юг, по асфальту, и уныние начинает накатывать - полями идти веселее, легче и просторно так на душе, как никогда прежде. Но находятся добрые люди, "тоже москвичи", подкидывают на внедорожнике до Пустошки. А по полям раскиданы следы аистов, так и не увиденных ныне. Но в сон тянет невероятно. Сворачиваешься калачиком, как ёжик хоронит мягкое пузико от врагов, греется сам об себя, и проваливаешься в спасительную темноту уже до поезда. Не видеть отбытия, оно приснилось.
И теперь о трёхдневном шатании по лесам болью напоминают мышцы, кисти, покусанные крапивой, щипет. Во сне продолжаешь ловить комаров. Просто по привычке, вдруг они рядом.
Хорошо, как никогда. И как никогда тяжко знать о том, что в одну реку нельзя войти дважды, а на некоторые высоты даётся только одна попытка.